Добираться в центр пришлось своим ходом. Поколебавшись, Колодников покинул автобус четырьмя остановками раньше той, что располагалась рядом с домом, и сразу же пожалел об этом своем поступке. За то время, пока он трясся в транспорте, черт его знает с чего, поднялся ветер, да такой, что чуть очки с лица не сковырнуло. На крышах гремела жесть, по улицам несло жесткую, как стеклянная крошка, пыль. Алексей поспешил извлечь из кармана лыжную шапочку. Стоило ее напялить, как ветер, атакуя с флангов, тут же предпринял попытку закатать край шапочки выше уха. Пришлось временами придерживать ее, словно шляпу.

Одолевая напор полного всякой дряни воздуха, Колодников все же планов не переменил и двинулся в сторону двухэтажного особнячка. Миновав кирпичный теремок, тяжелые двери которого по-прежнему были опечатаны, он перешел трамвайные пути и далее двинулся дворами, где, оказавшись в относительном затишье, вновь обрел способность размышлять.

«Ну, допустим… – сосредоточенно соображал Алексей. – Допустим, ударил ты (легонько, невзначай!) этакого заморыша, а сам мужик здоровый… Ну и вернется тебе потом твой же собственный шлепок. Ты от него и не покачнешься даже, а он-то, заморыш, с сотрясением мозга в больницу угодил… Или наоборот… В молодости ты был бугай, а под старость тебя щелчком пришибешь… И вот твои молодые затрещины падают на тебя старенького! Сразу можно гроб заказывать… И где же тут справедливость?.. Нет, если кто и прав, то, наверное, Кирюша Чернолептов. Бог все-таки хоть иногда, но милует… А тут какая-то слепая беспощадность… Как будто в шестеренки людей заматывает…»

Конечно, на рассуждения эти Колодникова навел разговор с Геннадием Степановичем на крыльце уплотняемого райотдела. Честно сказать, своим намерением остаться опер просто потряс Алексея. И ладно бы не понимал всей грозящей опасности, а то ведь понимает!.. С некоторых пор до самозабвения ненавидя ментовку, Колодников тем не менее уже смирился с мыслью, что и впрямь неплохой он мужик, этот самый Геннадий Степанович. В семье, как водится, не без урода… Но допустить еще и моральное его превосходство Колодников просто не мог – и судорожно доискивался теперь тайных причин столь редкого самопожертвования – редкого даже среди людей (что уж там о ментах-то говорить!). Предположим, обещало начальство повышение по службе, звездочку (или там звезду) очередную накинуть, если останется… Вознаграждение особое…

Так и не разрешив этой загадки, Колодников вышел к неприметному жилому зданию в хрущевском стиле и остановился озадаченный. У подъезда, к которому он, собственно, и направлялся, творилась та же суматоха, что и возле райотдела милиции или, скажем, во дворе дома номер двадцать один по проспекту Н. К. Крупской. А паника-то, стало быть, растет, ширится…

Однако уже в следующий миг паника охватила самого Алексея – выносимые из парадного вещи были ему знакомы. Вон тот разъятый на отдельные квадраты составной диван – в особенности… Вскоре из зияющего проема послышался голос Милы, а вскоре показалась и она сама – повелевающе указывая грузчикам, что на что ставить.

– Привет… – дрогнувшим голосом молвил Колодников, подойдя поближе.

Мила повернулась к Алексею, но тут ворвавшийся во двор ветер закружился широким смерчем, взвивая обрывки газет, целлофановые кульки, перетертые в труху прошлогодние листья, раскидывая содержимое мусорных баков.

– Тьфу ты!.. – Мила сморщилась и с досадой отвернула лицо, пытаясь уберечься от колкой пыли. – Ну как нарочно!.. В такую погоду только и переезжать! Мерзость, а не погода!.. Привет…

Алексей глядел то на нее, то на укладываемые в кузов пожитки и все никак не мог поверить. Сначала Борька, теперь вот Мила… Значит и впрямь страшные времена надвигаются. Самому впору чемоданы укладывать…

– Куда хоть едешь-то? – спросил в тоске Алексей.

– Соседями будем… – Мила сделала попытку улыбнуться, но тут же снова сморщилась и заслонила ладонью лицо от ветра.

– Не по-нял…

– Чего ты не понял? – весело спросила она. – Жить теперь будем рядом…

Алексей вникал.

– Т-то есть ты… В наш дом?!

– Нет… – с едва уловимым сожалением сказала Мила. – В ваш – не прорвешься. Но все равно – в двух шагах… Две комнаты, улучшенная планировка…

– Поменялась?.. – ошалело спросил Колодников.

– Купила… И довольно дешево… Хотя все равно подзанять пришлось…

Алексей медленно выходил из столбняка.

– Помочь? – спохватился он наконец.

– Нет, не надо, – бросила она, удаляя мизинцем соринку из уголка глаза. – Грузчиков хватает…

И верно. Не алкаши грузили – бригада. Коренастые парни в камуфле без погон работали привычно и слаженно. Было в них что-то от похоронной команды и еще – от тех спеназовцев, что репетировали днями разгон демонстрации.

– Пашей лучше займись, – посоветовала она. – Не знаю уже, куда его деть! Скулит, под ногами путается…

– Глотовым, что ли?.. А где он?

– Да наверху! – отвечала Мила с досадой. – Пьяненький с утра приперся, никак выставить не могу…

Лицо у Колодникова отвердело и стало суровым, чтобы не сказать беспощадным. Он круто повернулся и, играя желваками, ринулся в жерло подъезда, едва не сшибив с ног выносящего кресло парня. То и дело вжимаясь в стенку, чтобы пропустить грузчиков с ношей, кое-как добрался до распахнутых дверей Милиной квартиры.

Пьяненький Паша сидел на единственном оставшемся в кухне табурете и горестно клевал большим хрящеватым носом. Водка с закуской стояли на подоконнике. Просторные уши заместителя редактора утратили обычную восковую бледность и шли розовыми пятнами. Как, впрочем, и все его узкое лицо.

Услышав зловещее приветствие Колодникова, Паша вскинул голову и уставил на друга исполненные горя глаза.

– Ну хоть ты скажи… – уныло выговорил он. – Мила, она – как? В самом деле или мозги пудрит?..

– Паша, ты дождешься!.. – процедил Алексей, толчком указательного пальца сдвинув повыше дужку очков. – Ты у меня доиграешься, Паша!..

Не похожий сам на себя Паша Глотов (обычно в подпитии он был столь же энергичен и деятелен, как и в трезвом виде), как-то жалко взглянул на Колодникова, словно и впрямь ожидал брани и побоев. Потом засуетился, произвел массу лишних движений, извернулся в талии и, поспешно наполнив рюмку, протянул Алексею. Все это он ухитрился проделать, не отрывая задницы от табуретки.

– Вот… – произнес он виновато и испуганно.

Глядя на него, Колодников тоже малость подрастерялся, но заставил себя насупиться и принял рюмку твердой рукой.

– Короче… – выпив и крякнув, просипел он весьма внушительно. – Еще раз увижу, что к Миле клеишься, Бога не побоюсь – ноги повыдергаю! Имей в виду, я еще в прошлый раз заметил…

Решительно шагнул к подоконнику и с хрустом закусил огурцом.

Несчастный Паша смотрел на свирепого друга, и худое лицо его малость подергивалось.

– Да ни сном, ни духом… – побожился он, и узкие плечи его бессильно опали. – Я ж не поэтому пришел, Леш… – На близко посаженных серых глазах показались слезы. – Ты же ее лучше меня знаешь… Ты скажи: она – как?.. В самом деле медиум или придуряется?..

– Какая тебе разница? – окончательно опешив, спросил Алексей. – Газету раскупают – и ладно…

– Да Бог с ней, с газетой… – с отчаянием произнес Паша. – Плавать я не умею, понимаешь? И никогда не умел…

После этих странных слов Алексей невольно оглянулся – сначала на Глотова, потом – ища, где присесть. Присесть было некуда. Подоконник занят закуской, табуретка – Пашей.

– В седьмом классе… – еле слышно сказал Паша Глотов. – Я, главное, не хотел, говорил им: я же плавать не умею!.. А если лодка перевернется… И так и вышло! Перевернулась… Я же ничего не соображал тогда!.. Мне бы только на днище влезть, мне потом руки разжимали – так вцепился…

Паша всхлипнул и умолк. Потом заговорил снова:

– А Никита… Это я потом уже узнал, что Никита… А тогда – чувствую: за ногу кто-то схватил и тянет… Я его другой ногой… Со всей силы…